Рассказ основан на реальных событиях, некоторые имена и биографические данные изменены.

Вот и прошел год, как Анна V с нами. Пятая – потому что в нашей семье уже есть две приемных девочки с таким именем, чихуа-хуа и кошка. Да-да, все изначально Ани. Так сложилось. Чтобы не путаться, каждой Ане мы придумали производное от имени. Мы называем ее Нюта.

В честь этой годовщины я решила рассказать вам, мои читатели, о том, как Нюта попала в нашу семью. Это не самая обычная история, поэтому, надеюсь, она покажется вам интересной.

Это правдивый рассказ обо всех событиях, что произошли со мной и моей семьей, со своими взлетами и падениями, горем и радостью. Хочу поблагодарить всех, кто был рядом с нами в тот непростой период времени, поддерживал, помогал: мою любимую подругу Ольгу Свешникову, которая и заварила эту кашу; мою дочку Надю, взявшую на себя заботу о ребенке в тот момент, когда я болела или была вынуждена находиться с детьми: волонтеров благотворительного фонда «Вера» (помощь хосписам) — Миру, Зульфию и других, оказавших нам неоценимую поддержку и всестороннюю помощь; сотрудникам фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» — Александре Гончаренко, Александре Столяровой, Юлии Курчановой, взявшим на себя все организационные вопросы; моих дорогих друзей, приходивших по первому зову на помощь: Марину, Юлию Канышеву, Эльмиру Кнутсен, Анну Немчинову и многих-многих других.
Отдельно хочу поблагодарить мою любимую сестру Машу, ее сына Славика, моих родителей и всех моих детей за то, что поддержали меня в моем решении. Спасибо всем, кто оказал финансовую поддержку. Даже тогда, когда нельзя спасти, не значит, что нельзя помочь.


Глава Первая. Первый звонок.

Я сидела на своем рабочем кресле, задрав ноги на стол, и лениво просматривала Фейсбук. Я могу позволить себе такую вольность, так как мой «офис» находится всего в метре от кровати и на этаж выше родного холодильника. Я работаю дома. Вечерело. За окном шел первый снег. На дворе были последние числа октября 2017 года.

Внезапно зазвонил телефон. Телефон, надо сказать, звонит всегда внезапно, поэтому ничего удивительного в этом не было. Я всего пару минут назад поставила его на зарядку. Провод был довольно коротким, чтобы положить телефон рядом с собой, поэтому я пристроила его в углу под столом, рядом с розеткой.

Понимая, что аккумулятор за такое короткое время еще не успел бы зарядиться, я не рискнула выдергивать телефон из сети. Поэтому пришлось неловко согнуться, практически нырнуть под стол, чтобы дотянуться до мобильника. Вот так, с ногами на столе и головой под ним, я и ответила.

Звонила Свешникова, моя подруга.
— Да, Оль, привет.
— Привет, ты можешь сейчас говорить? Есть строчное дело, — я ощутила напряжение на том конце провода.
— Ну да, говори, что стряслось, — я подумала, что у Ольги какие-то неприятности.
— Слушай, тут дело такое. Ты в Фейсбуке видела историю про Любу из Казахстана, ну, с ребенком, которую привезли в хоспис?
— Честно говоря, что-то видела на прошлой неделе, но не помню подробностей, — я постаралась принять более естественную позу, скинув ноги на пол. Теперь я сидела все еще довольно странно, засунув голову под стол, но уже перестала напоминать пьяного акробата.
— Ну, ты меня знаешь, да, я влезла в эту историю. Короче, Лен, врач говорит, что Любе осталось жить буквально пару дней. И срочно, срочно нужны приемные родители, которые бы взяли девочку. Родственников — никого. Люба и дочка – граждане Казахстана, но девочка все последние годы учится в школе, у нее тут есть отчим, к которому она привязана. Он ее любит и хочет забрать.
— Ну, так и что, он не заберет?
— Он пока не может, он – гражданин Азербайджана. Ему сперва надо документы сделать в России, оформить гражданство, и только потом он сможет ее взять под опеку. А если девочку отправят в Казахстан, то он точно не сможет ее там забрать. Понимаешь?

— Понимаю. Но сегодня пятница, вечер. Где мы найдем прямо сейчас приемных родителей с готовым заключением? Девочке сколько годков-то?
— 12.
— Ну, тем более. За такими большими девочками без гражданства, да еще и на времянку, да еще и с отчимом-азербайджанцем, который жаждет общаться и забрать ребенка… Я не знаю…
— Лен, я уж думала себе ее забрать, но я правда сейчас не могу, я не в ресурсе. Может, ты хотя бы временно ее возьмешь, а? А потом другую семью найдем?

—Эээ… Я вообще-то не планировала, Оль. Не знаю, мне надо подумать, посоветоваться с Димкой. Кстати, девочку как зовут?
— Аня.
— Хм. Ну, это серьезный аргумент, — самым убедительным тоном произнесла я, ведь всех моих приемных детей зовут именно так.
Ольга на пару секунд подвисла, видимо, пытаясь понять, что я сейчас имела в виду, и, догадавшись, что это шутка, от души засмеялась:
— Ну, все, Мачинская, теперь не отмажешься.
Разговор с Димкой, моим молодым человеком, занял не больше 10 минут. Он, так тяжко переносящий шум, гам и постоянное движение детей, на мой пересказ нашего с Ольгой разговора, совершенно внезапно изрек:
— Да тут, похоже, думать некогда. Надо помочь. Едем.

Признаться, его готовность помочь обескуражила меня во много раз сильнее, чем звонок Ольги с просьбой взять ребенка. Нет, не то чтобы Димка против детей, но он крайне рационален и не подвержен спонтанным решениям. Каждый раз там, где я ему кричу «бежим скорее спасать мир», он отвечает что-то в стиле «надо очень хорошо подумать, стоит ли бежать, куда, зачем и с какой скоростью». Таким образом, он часто спасает меня от необдуманных эмоциональных поступков.

А тут он внезапно, совершенно неожиданно для меня, принял решение, даже не дав мне сообразить, что к чему. Только поставил условие, что прежде чем подписать бумаги, как однажды поступила я еще до знакомства с Анной III, мы все-таки сперва посмотрим на ребенка. И спросим девочку, что она вообще думает о том, чтобы поехать к нам. На том и порешили. Ехать решили с утра.


Глава вторая. Ночь перед знакомством.

Спалось тревожно. Больше всего меня пугала почему-то даже не перспектива принять нового ребенка в семью, а вот эта поездка в хоспис. Мне снились толпы кричащих от боли умирающих людей, слезы и причитания родственников, пришедших попрощаться с умирающими. Снились страдания, страх и ужас того места, в которое я должна была поехать. Строгие врачи, операционные, все стерильно. Все кругом в масках, как в фильме ужасов.

Мне никогда раньше не приходилось бывать в подобных местах, поэтому даже само слово «хоспис» заставляло меня дрожать и покрываться гусиной кожей, и жуткие картины одна за другой разворачивались передо мной всю ночь. Да, так вышло, что к своим 36 годам мне посчастливилось не встречаться близко с паллиативными больными.
Тема смерти для меня была внутренним табу, я старалась никогда не думать о ней. Между кошмарами, когда я снова пыталась заснуть, одно за другим всплывали травмирующие воспоминания детства: как я, будучи ребенком, заблудилась в морге и про то, как хоронили деда, которого я всегда очень боялась

Кажется, мой Дима в ту ночь тоже плохо спал. Никогда я не радовалась и одновременно не боялась так звонка будильника, как в тот день. Пришло время закончить бояться и начать действовать. Большое счастье, что в тот день Дима поехал со мной, был спокоен и уравновешен. Хотя кожей я ощущала, что и ему тоже страшно. Ему тоже никогда не приходилось раньше бывать в хосписе.
А нам еще предстояло, как мы думали тогда, забрать ребенка у женщины, которая доживает последние часы. И, возможно, рядом с ней встретить момент смерти.
Это больше всего меня пугало. Я готова была подписать любые бумаги не глядя, все что угодно, на какое количество детей, только не столкнуться с тем, что называется смертью. Как оказалось, то, что меня ждало дальше, сильно отличалось от моих ночных фантазий и страхов, преследовавших меня всю жизнь.

Глава 3. Мы едем в хоспис.

— Привет, Оль! Ну что, встречаемся сразу в хосписе?
— Слушай, Лен, я сейчас в Москве с детьми, мне надо их сначала отвезти домой, а потом я смогу с вами встретиться и познакомить вас с Любой. Или знаешь что, давай лучше так: ты забери у меня детей и отвези их, а мы с твоим Димой, чтобы не терять время, сразу поедем в хоспис, решать, что делать.
— Хорошо, диктуй адрес.

На улице за ночь выпал первый снег, дорогу подморозило. Моя голубая машина, еще не успевшая переобуться в зимние шины, буксовала на каждой кочке. Я пыталась сосчитать, сколько осиротевших детей уехало на ней с новыми родителями из детских домов в новую жизнь.

Первым был четырехлетний блондин Степа. Он один из тех, кто попал под закон Димы Яковлева. Его несостоявшиеся американские родители успели познакомиться с мальчиком и даже привезли чемодан в детский дом, чтобы Степа собрал свои вещи. Но забрать мальчика с собой американцы не смогли – был принят закон. Муж с женой вернулись на родину одни, без приемного сына, а чемодан остался.

Степа замкнулся и много плакал. Я присела на корточки перед его инвалидной коляской, взяла его за руки и рассказала, что Наташа — его новая мама, она приехала за ним. И она точно-точно его заберет, прям сегодня. Он волнения Степа так сильно сжал мои руки, что я ощутила боль.
Потом моя машина помогала забрать еще много детей. Я теперь даже не могу вспомнить все имена. Я даже придумала такую шутку: «Сегодня хороший день. Еще одна звездочка на фюзеляже моей машины».

Мы встретились с Олей у метро, она отдала мне своих детей. Маленькую Дашу в детском кресле мы посадили в мою машину вперед, на пассажирское сидение, а ее брат Леша сел на заднее сидение. Сильный снег продолжал падать, мешая обзору. Всю дорогу, словно погрузившись в гипноз, Даша следила за снежинками и дворниками, торопливо смахивающими снег с лобового стекла. Леша заснул.

Я ехала очень медленно и осторожно, да, собственно, иначе бы и не получилось: как всегда после первого снегопада Москва стояла мертво. Добравшись без приключений, я сдала детей Ольги их бабушке и поехала обратно.
Зазвенел телефон. Это Дима с Олей добрались до хосписа и спрашивали, скоро ли я приеду. Я объяснила, что очень долго стояла в пробках, и уже «мчусь к ним». Моя поспешность оказалась роковой: машина потеряла управление на обледенелом участке и съехала с дороги в кювет. «Только бы не перевернуться», — испуганно пронеслось в голове.
К счастью, ничего подобного не произошло. Попытка выехать на дорогу оказалась безуспешной: из-под колес шел пар, машина буксовала, но с места не двигалась. Я решила выйти, посмотреть, что можно сделать и оказалась почти по колено в грязи. Холодная жижа моментально наполнила кроссовки. Машина засела капитально. На дороге — никого.

И вот я сижу в машине, слушаю радио, жду хоть какую-нибудь машину, минута бежит за минутой, никто не спешит проехать мимо. Я ругаю себя за то, что поспешила, что не успела поменять колеса, что не взяла такси…
Воображение рисует картины, как Люба умирает, не дождавшись меня, и ее ребенка по моей вине депортируют в Казахстан. Одновременно в голову предательски лезут мысли, что может быть «это знак», что лучше бы «сидела дома, как нормальные люди, вечно больше всех надо», что… Поток мыслей прерывает машина, появившаяся из-за поворота. Я снова выпрыгиваю в грязную жижу и бегу на дорогу, машу, прошу остановиться и помочь мне. Надежда на спасение не оправдывается: девушка-водитель, не обращая внимания на мои сигналы о помощи, проезжает мимо.

Минут через 15 появляется новая машина. На этот раз водитель соглашается помочь. Мы трижды пытаемся вытащить мою машину, трижды рвется трос, он слишком тонок и ненадежен. Наконец, у нас на руках остается три коротких куска. Я сплетаю их между собой и впервые за этот день улыбаюсь от мысли, что наконец-то пригодились в жизни уроки макраме.

И вот две машины соединены между собой прочной «пуповиной». Очень опасная ситуация, между машинами меньше метра. Начинаем тянуть, очень медленно, очень тихо. Любое резкое движение — и я рискую разбить машину спасителя. К счастью, у нас все получается. Отказавшись от денег, мужчина уезжает.

Я еду в хоспис, на этот раз стараюсь больше не разгоняться. Москва стоит в пробках, на дорогу уходит почти три часа. Напряжение нарастает. И вот, наконец, когда уже начали спускаться сумерки на заснеженный город, на пороге хосписа появилась странная женщина в потрепанной грязной одежде, с взлохмаченными волосами и красным лицом. Джинсы у нее по колено в грязи, из кроссовок при ходьбе раздается хлюпанье, и бегут струйки грязи. Слегка положение спасают бахилы, но, в целом, вид у этой дамы по-прежнему остается далеким от презентабельного. Это я.

Подхожу к охраннику:
— Добрый день, я к Любе, в 507 палату, там меня уже ждут.
Пожилой охранник подозрительно осматривает меня и просит предъявить паспорт.
— Кем вы ей приходитесь?
Я теряюсь, получается что-то совершенно невразумительное:
— Я… Ммм… Я из благотворительного фонда, я… ну… я будущая мать ее ребенка, наверное, — ругаю себя, надо было сказать сестра или родственница. Теперь, меня, наверное, не пропустят.
К моему большому удивлению, меня пропускают, несмотря на позднее время, внешний вид и мое неопределенное отношение к Любе. Около лифта висит объявление, что навещать пациентов хосписа можно в любое время суток с детьми и даже с животными. Это очень сильно в тот момент удивило меня. Как так? Ведь это как больница, какие животные? А как же режим?

Я подхожу к палате Любы. От волнения сердце готово выпрыгнуть из груди. Мне страшно. Мне очень страшно. Никогда в жизни мне еще не приходилось встречаться с человеком, который умирает, быть может, уже в эту минуту. Я некоторое время стою перед дверью, успокаивая себя. Я должна вести себя спокойно, уверенно и естественно. Сделав глубокий вдох, я вхожу в палату.

Огромная палата, в которой стоит четыре кровати, очень сильно отличается от того, что я ожидала увидеть. Вместо чистоты реанимации, аппаратов и датчиков — картины на стенах, шторы, цветы на окнах. Если бы не больничные запахи и четыре перпендикулярно к стенам стоящие кровати, обстановку в целом можно было бы назвать домашней.

Все кровати, кроме одной, пусты. Люба лежит у окна, справа от нее стоит мужчина, слева на стульях сидят Дима и Ольга. Девочка с игрушками сидит за столом в центре. Я сразу догадываюсь, что это и есть Аня.

— Привет всем, — поздоровалась я. Все повернулись ко мне. Зависла неловкая пауза. – Ну, это я… Доехала все-таки, простите, что долго.

Глава 4. Знакомство.

Мне придвинули стул. Люба недоверчиво и цепко осмотрела меня. Я заметила, что взгляд ее остановился на грязных джинсах.

— Я забуксовала, простите, что в таком виде. Пришлось толкать машину.

Люба улыбнулась, но все еще недоверчиво смотрела на меня. Я попыталась объяснить, что Оля, мол, мне позвонила, что… Дима прервал меня:

— Да мы уже все рассказали, и уже даже фотографии посмотрели, все обсудили. Только тебя ждали.
Люба сразу перешла к делу:
— Да, Леночка, пожалуйста, возьмите мою дочку, помогите нам, пожалуйста. Я сама в детском доме была, я знаю, что это такое. Я больше всего на свете боюсь, что Аня туда попадет. — По щекам женщины покатились слезы. — Вы ее только временно возьмите. А Хаям, — Люба показала рукой на мужчину, стоявшего справа от кровати, — гражданство оформит, а потом заберет ее. Он ей как отец.

Хаям согласно закивал. Обязательно, мол, заберу, без вариантов. Все это время он трепетно держал Любу за руку. Видно, что все происходящее для него — шок. Меня удивило тогда, насколько спокойно и сдержанно вела себя Люба. Я ожидала увидеть все, что угодно, только не это.

Если бы не шишка на шее и не боль, которые причиняли ей движения, я бы никогда не догадалась, что ее положение может быть бедственно. Держалась она спокойно. Особенно для человека, которому только несколько дней назад сообщили, что осталось жить не больше недели.

— Хорошо, я думаю, что мы даже сможем вам помочь юридически с гражданством. Я волонтер благотворительного фонда, у нас есть юрист. А сейчас нам надо решить, как правильно оформить ребенка, чтобы ее не забрали в случае чего.
— Я уже все узнала, — сказала Ольга. — Нам нужен нотариус. Оформим два волеизъявления, одно на тебя, другое на меня, на всякий случай, если что-то вдруг пойдет не так. Я уже договорилась на завтра с нотариусом, на сегодня не получилось, к сожалению.
Неожиданно Люба заволновалась:
— Леночка, Олечка, ну, торопиться не надо, я же еще не умираю. Я, может, даже еще поправлюсь. Доктор сказал, что меня подлечат и выпустят, у меня ничего серьезного. Это не рак, это просто лимфоузел воспалился. А все подумали, что рак. Я на работу пойду в понедельник, мне уже звонили, чтобы я вышла. У меня не все так плохо. Прямо сейчас оформлять ничего не надо. Давайте я лучше вам покажу фотографии Анечки с праздника.
Через некоторое время мы с Ольгой вышли в коридор.
— Оль, я не понимаю. Ее, правда, домой выписывают? Чего она говорит? Она вообще знает, что она в хосписе, а не в больнице?
— Да, ей все объясняли не один раз, она знает. Врач и с ней, и с Хаямом разговаривал. Ей это и тут сказали, и в больнице, из которой ее привезли.
— А что делать-то, как оформлять-то, если она не хочет?
— Ты знаешь, я вчера с доктором говорила, мне он сказал, что два-три дня, не больше, поэтому надо торопиться. Она просто в отрицании, не хочет верить, что это конец. Она же только три дня назад узнала, что у нее онкология, уже 4-я стадия… До этого она пила обезболивающее и работала. Я поговорю с ней, завтра нотариус будет здесь, я уговорю ее подписать документы.

Как позже мы узнали, рассказ Любы о том, что она «не знала» о том, что у нее рак, был неправдой. Она знала об этом с 2010 года, когда ей удалили почку. Уже после ее смерти я нашла папку с документами и обследованиями, где явно значилось, что уже тогда у Любы была 3-я стадия. Она тогда говорила всем, что у нее «камень удалили», не наблюдалась и не делала химию.

Работала, переехала в Москву, полюбила Хаяма и пыталась устроить с ним личную жизнь. Сложно сказать, зачем она обманывала нас тогда, зачем делала вид, что впервые слышит о своем заболевании? Я долго думала и пришла к выводу, что эта ложь была нужна ей для того, чтобы Хаям ее не бросил: весь этот спектакль про «не знала» был только для одного зрителя — для того, кого она любила, ради кого она уехала из родного города в чужую страну.
Она не могла признаться даже сейчас, что обманывала его несколько лет. Тому были причины: Люба была старше Хаяма, а он мечтал о детях. Люба подозревала, что вряд ли бы он стал тратить время на «бесперспективную» невесту. Она до последнего дня, пока силы не покинули ее, пока ее не увезли на «скорой», скрывала свою болезнь ото всех: любимого, детей, друзей.

Потом мы еще долго сидели в палате, Люба рассказывала о своей жизни, об Ане, о своей старшей дочери Насте, которая несколько лет ушла из дома и больше не общается с ней. Люба очень переживала, что Настя не приходит.
В тот день мы довольно долго говорили, я пыталась узнать и записать, как можно больше: где жили в Казахстане, имена родственников, в какой поликлинике карта, где прописаны, где учится ребенок, чем болел, чем лечили, аллергии, наследственность — все, что могло мне пригодиться, если вдруг уже завтра Любы не станет.
Наконец, мы поняли, что Люба устала, попрощались и вышли. Аня осталась ночевать с мамой в палате — она делала так уже не в первый раз. Я сильно заволновалась, как же так, а вдруг Любе плохо ночью станет, и все произойдет на глазах ребенка? Ольга меня успокоила, убедив в том, что тут работают опытные люди, и они постоянно следят за ситуацией. Они смогут вовремя прийти на помощь. И что, судя по состоянию Любы, если она и уйдет, то, скорее всего, не сегодня.

Ольга была права на столько, на сколько никто не мог ожидать: Люба ушла, действительно, «не сегодня». Поправ все законы и прогнозы врачей, она прожила больше, чем полгода, и каждый день приносил каждому из нас что-то важное.

Эти полгода переменили все мои представления о жизни и смерти, смирили с ее неизбежностью. Я много узнала о жизни в хосписе, о том, что хоспис — это не про страх, мучение и смерть, а про жизнь, про любовь и доброту. Я расскажу об этом еще в следующих главах, но в тот день мне было еще страшно и многое непонятно.
Мы вышли на улицу, и Хаям, так долго «державший лицо», упал в мои объятия и зарыдал.
— Ты навсегда моя сестра, спасибо тебе, — только и мог повторять он. У меня и Ольги тоже потекли слезы, которые больше не надо было сдерживать. Только Димка, обняв меня и рыдающего Хаяма, крепился, как мог, пытался нас подбодрить и найти неловкие слова поддержки. Хотя, кажется, и у него в уголке глаз блеснуло то, что мужчины пытаются скрывать. Но я не уверена. В ту ночь снова спалось плохо.




Глава 5. Вопреки прогнозам

На следующий день после нашего знакомства с Любой, Аней и Хайямом все документы, в соответствии с которыми я становилась опекуном Ани после смерти Любы, были подписаны и оформлены. Через день мы снова навестили Любу в хосписе. Выглядела она хорошо вопреки прогнозам врачей, говорившим, что эта женщина доживает свои последние часы.

Я, Ольга и Дима решили поговорить с доктором. Так как у Любы не было ни одного обследования, ни одного документа по ее заболеванию, доктор ничего четко сказать не мог. Выходило, что тогда, когда она поступила, она действительно выглядела плохо, но почему-то у нее нет ни одного обследования, ни одного МРТ, ни одного анализа, и что, раз уж Любе стало лучше, неплохо было бы ее обследовать.

— А есть ли смысл ее мучить, таскать по обследованиям, если вы говорите, что дело очень плохо? – спросили мы.
— Конечно, о выздоровлении речь не идет, — сказал доктор. — Но не исключено, что ей еще можно будет назначить химию и «потянуть время».

Это дало надежду, но в тоже время обескуражило нас. Мы планировали забрать ребенка у матери, но мы не планировали обследовать и лечить тогда еще совсем мало знакомую нам женщину. С другой стороны, мы отчетливо понимали, что если не мы, то кто?

Уже через час Ольга сказала, что договорилась об обследовании для Любы. Надо было ее отвезти к врачу на пункцию, затем на МРТ, затем… План был большой. Люба по-прежнему утверждала, что ничего не знала о своем заболевании. Это ввело нас всех в заблуждение: меня, Ольгу, Диму, Миру (волонтера хосписа, на всем пути оказывавшую нам неоценимую поддержку и помощь), врачей, волонтеров.

Если бы мы тогда могли догадаться, если бы знали, что Люба знает о своем заболевании уже много лет, что у нее имеются все документы и справки, это уберегло бы нас от огромного числа ошибок и ненужных действий, сберегло бы много сил и самой Любе, и нам.

К сожалению, до самой смерти Люба продолжала играть свою роль, и мы долгое время были вынуждены участвовать в этом спектакле, устроенном ради ее возлюбленного Хайяма.
Мы объявили сбор средств на лечение Любы. Огромное число людей со всего мира откликнулись и пожертвовали свои средства на то, чтобы дать Любе шанс жить. Но уже первые обследования показали безосновательность наших надежд. Когда мы привезли Любу на пункцию, из-за дороги ей стало настолько плохо, что врач отказался делать что-либо. Не смогли мы привезти ее и на МРТ.

День шел за днем, врачи говорили, что в ее состоянии больные живут не больше недели, но Люба жила вопреки прогнозам. Каждый день мы находили ее неизменно бодрой. Она отдавала распоряжения, контролировала ситуацию, активно руководила «спасательными» мероприятиями и убеждала нас в том, что сегодня она чувствует себя как никогда хорошо, и что ее «пора выписывать из больницы».

Мы неоднократно поднимали вопрос о том, что неплохо было бы забрать Аню нам уже сейчас, но Люба продолжала настаивать на том, что она скоро поправится, и забирать ребенка не надо. Нас сильно пугало то, что Аня живет в доме одна. Мы никак не могли понять, почему «муж» Любы Хайям живет где-то в другом месте, без Ани, несмотря на его сильное желание забрать ребенка.

Так прошел ноябрь. Из денег, собранных на лечение Любы, мы были вынуждены оплатить арендную плату за квартиру, где жила Аня, так как у Хайяма были "трудности с работой". В первые недели я навещала Любу часто, тогда мы еще пытались ее лечить. Но с каждым днем я все явственнее начала замечать, как сильно Люба ревнует меня к Ане. В какой-то момент она уже не могла даже сдерживаться и дала понять мне, что в моем присутствии не очень-то и нуждается:

— У меня, Леночка, все хорошо. Не стоит вам волноваться и приезжать больше ко мне. Меня скоро выписывают, я выхожу на работу. Диагноз не подтвердился. Аня остается с нами. Ко мне доктор приходил, можете у него спросить.

Врача не было на месте, и я сильно распереживалась. Так как нам толком так и не удалось обследовать Любу, а о других ее предыдущих обследованиях мы не знали, я стала звонить Оле.

— Оль, слушай, что ты знаешь? Может быть такое, что Люба, правда, стала выздоравливать?
— Я позвоню врачу, я уже сама ничего не понимаю. Мне все время говорят день-два, но… Я, конечно, сомневаюсь, но, может, мы что-то не знаем?

В тот день Ольга не смогла дозвониться до врача. На следующий день врач подтвердил Оле, что о выздоровлении речи не идет, но учитывая состояние пациентки, можно говорить о том, что еще «недели три она протянет». Тем временем прошел уже месяц, как Люба находилась в хосписе, приближался Новый год. Люба всерьез засобиралась домой, чтобы встречать праздник. Она не скрывала, что обиделась на врачей за то, что ее «совсем не лечат».

Из-за Любиной ревности я стала реже появляться в хосписе, решив, что моя история с Аней будет позже, и мне надо быть начеку, но не вмешиваться в семейные отношения Хайяма, Ани и Любы. Тем не менее, ни я, ни Ольга, ни Дима, ни другие волонтеры дня не могли полностью отвлечься от этой истории: постоянно возникало что-то, что требовало нашего присутствия или активного участия.

Вопреки предостережениям и сопротивлению врачей, на Новый год Хайям подогнал к хоспису машину, погрузил в нее Любу и повез домой. Ольге пришлось забросить дела, поднять кучу людей, договориться с врачами. Саша, волонтер фонда «Волонтеры в помощь детям сиротам» договаривалась с поликлиникой. Девочки буквально свернули горы, чтобы обезболить Любу на праздники, так как она уже давно и плотно сидела на больших дозах.

Я занялась поисками сиделки. К тому моменту мы уже точно знали, что Хайям предполагает, что всю заботу о Любе возьмет на себя Аня. Люба не ходила, совсем не могла себя обслуживать. Но, поскольку встретить Новый год дома было настоятельным желанием Любы, мы вынуждены были «принять» удар. Сиделка нашлась в рекордный срок, силами друзей из Фейсбука для нее доставили раскладушку и все необходимое. Мы оплатили сиделке 10 дней работы, но Люба уже на следующий день выгнала ее, сказав, что «я здорова, мне не нужны чужие люди».
Увы, нам оставалось только наблюдать за тем, как 12-летняя Аня девочка героически приняла на себя этот удар — круглосуточный уход за своей умирающей, не встающей с кровати мамой.

Иногда забегал Хайям, что-то готовил и снова убегал «на работу». В остальное время Аня была один на один с мамой, 24 часа в сутки, почти месяц - возвращаться в хоспис люба отказывалась. Мы исправно оплачивали квартплату, навещали Любу и Аню, привозили продукты и необходимые медикаменты, но больше сделать ничего не могли.

Глава 6. Хайям.

В первые дни нашего знакомства с Любой, Хайямом и Аней речь шла о том, что мы заберем Аню только на время. В дальнейшем ее должен будет забрать и усыновить Хайям, который уже якобы активно собирает документы. Для того чтобы помочь Хайяму сделать все правильно и быстро, была задействована Ольга Будаева, юрист благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям сиротам».

Я же стала первым родителем, прошедшим обучение в фонде по программе, нацеленной на временное размещение детей-сирот. И мы сразу же стали первыми участниками этого проекта. Нам дали кураторов от фонда, которые должны были сопровождать нас: Юлию Курчанову и Александру Гончаренко.

Примерно через две-три недели после нашего знакомства с Любой мы все: я, Саша, Юля, Дима и Ольга стали постепенно понимать, что желание Хайяма забрать Аню не соответствует действительности. За эти недели он ни на каплю не продвинулся в сборе документов, не приходил на наши встречи и ничего не делал для того, чтобы забрать в последующем Аню. По мере того, как шло время, наши расчеты на «временное размещение ребенка» таяли.

— Дим, тебе не кажется, что если мы заберем Аню, то это будет навсегда?
— Да, я предполагал такое с самого начала.
— Ты готов? Ты понимаешь, что хоть юридически я и буду одним опекуном, ты должен будешь разделить со мной эту ответственность? Это наше обоюдное решение. Без тебя, если ты передумаешь, я не потяну. Я сейчас не в лучшей форме.
— Да, я это понимаю и осознаю. Я готов. Раз уж мы начали, надо идти до конца.
Хайям меж тем продолжал говорить, что планирует усыновить Аню. Это была какая-то бесконечная игра, где нет того, кто выигрывает. Люба обманывала Хайяма в том, что якобы не знала никогда о своей болезни, заставляя его активно участвовать в ее спасении, а Хайям клялся Любе, что заберет Аню. Они любили друг друга и боялись признаться друг другу в своей лжи. Но тогда, в первые месяцы мы, сторонние наблюдатели, занятые обследованиями «не знавшей о заболевании» Любы не догадывались о том, что происходит на самом деле.
Дело в том, что у Хайяма была… вторая жена, которая, как я догадываюсь, не разделяла желание Хайяма забрать в их семью чужого подростка.
Да, у многих мусульман принято иметь несколько жен, и это считается нормальным. Они так живут. И это их исконные традиции. Хайям любил Любу и даже жил с ней одно время. Но с лета он переехал к другой жене, продолжая навещать Любу. Вторая жена знала о существовании Любы и даже иногда ей звонила узнать, как дела. Люба плакала после таких звонков, неистово ревновала Хайяма и не раз, даже в моем присутствии, прогоняла его.
Его измены, его невозможность быть с ней и Аней всегда, его ложь отравляли последние дни Любы. Однако она, как никогда ранее, нуждалась в его заботе, зная, что слабеет каждый день, поэтому неизменно возвращала его обратно.
Сперва я злилась вместе с Любой на Хайяма за его измены, раз за разом становясь невольным свидетелем их встреч. Но медленно ко мне приходило сострадание и жалость к каждому из них: и к женщине, около чьей кровати я так часто сидела в последнее время, и к ее невольному любящему мучителю.
И Люба, и Хайям стали жертвами установок, полученных в своем окружении. Оба жили в соответствии с традициями своего народа, впитанными с молоком матери. Люба, воспитанная русской моногамной бабушкой, не могла понять «предательств и измен» Хайяма. Хайям же, несомненно, любил Любу, но, воспитанный в патриархальной полигамной среде, где приветствовалось и поддерживалось многоженство, не стал исключением из правил.
Дело в том, что в Азербайджане, откуда Хайям был родом, многоженство считается чуть ли не обязательным условием успешного мужчины и повсеместно практикуется до сих пор. Все жены, кроме первой официальной, не имеют особых прав. Это, в основном, те, кто живут с мужчиной, только заключив религиозный брак «кябин».
У Хайяма не было официальной жены, зато было две фактических. И он любил как одну, так и другую, и предпочесть кого-то из них не мог. Но до последнего дня он приезжал к Любе, был рядом, привозил продукты и неистово молился за ее исцеление, хватаясь за любую ниточку, за любую возможность ее спасти или облегчить ее страдания.
В тот день, когда Любы не стало, Хайям так искренне, с такой любовью целовал ее остывшие щеки, столько боли было в его красивом молодом лице, столько слез скатилось с его глаз на бездыханное тело его любимой женщины, что было невозможно его не простить и не понять.
Мы не стали настаивать на том, чтобы он забрал Аню. В тот день мы с Димой стали полноправными опекунами Любиной дочери.
Я несколько забежала вперед, погрузившись в воспоминания того дня, когда Люба ушла. Мое повествование остановилось на том, как в конце декабря Люба поехала на новогодние праздники домой. Мы были уверены, что она покинет нас со дня на день, поэтому отменили все свои новогодние поездки и остались дома.
Примерно через пару недель после праздников Люба вернулась в хоспис, и Аня опять осталась в квартире одна. Новая наша попытка забрать Аню к себе была в очередной раз отвергнута Любой. Ане было сложно жить одной и очень страшно. Мы смогли найти решение, о чем я расскажу в следующей главе.




автор текста: Елена Туманова-Мачинская
Текст написан для сайта: https://changeonelife.ru/